К 80-летию полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады: театральный художник Ирина Бируля рассказывает о блокаде

24.01.2024

Вспоминает Ирина Михайловна Бируля, театральный художник, лауреат театральных фестивалей, член Союза художников России, член Международной федерации художников при ЮНЕСКО. Оформила более 100 спектаклей в России и за рубежом, в том числе множество спектаклей Театра имени Ленинского комсомола, и сейчас продолжает создавать сценографию для спектаклей «Балтийского дома» (одна из последних работ – спектакль «Попрыгунья» режиссера Александры Мамкаевой).

Ирина Михайловна родилась в 1944 году, в конце войны. На вопрос, как ее семья пережила блокаду, отвечает:
И папа, и мама всю блокаду были здесь, и работали в одном и том же полку. Отец служил в интендантских частях, ему приходилось очень много летать с различными грузами. Мама работала чертежницей. Интересное совпадение – и папа, и мама, и бабушка очень скудно рассказывали о блокаде и отвечали на какие-то мои вопросы. Я поняла, что, наверное, оставлю их в покое. У людей, видимо, такая рана, в которую не надо забираться, если они чего-то не хотят говорить.



После войны. Ирина с родителями. Фото из личного архива Ирины Бирули

О ХЛЕБЕ


Картина Ирины Бирули. "Портрет бабушкиной хлеборезки, 1942 год".

Бабушка не просто клала хлеб на тарелку, а сначала раскладывала льняную салфетку, вышитую ею, и уже потом опускала на нее хлеб.
И еще у моей чудесной бабушки была странная вещь. Она пугала меня. Называлась она очень прозаично – хлеборезка. Но в детстве она представлялась такой гильотиной, срубившей множество голов несчастным куклам. Этот нож был весь в зазубринках. Страшный нож был установлен на невысоком деревянном корытце, о дно которого он при каждом отрезании кусочка хлеба громко стучал.
Бабушка не любила хлеборезку, но совсем по другой причине. Она говорила странные слова, которые я по-настоящему поняла гораздо позже: «Хлеб – это жизнь, его нельзя убивать ножом. Возьми краюшку в руку, отломи кусочек, который хочешь съесть, а все крошечки собери и сохрани».
Бабушка моя в ленинградской коммуналке на Васильевском острове чудом пережила блокаду. Мне было годика четыре, но я запомнила. У нас были гости, и после того, как закончилась вечерняя трапеза, кто-то попросил убрать со стола. Убрали тарелки, и одна женщина взяла совок, подмела пол, и в этот совок стала собирать хлебные крошки. Эти люди не были ленинградцами, это были наши родственники. Жили они, по-моему, под Москвой в то время. Когда женщина хлебные крошки начала сметать в совок, бабушке стало плохо. Она потеряла сознание. Понимаете, насколько она помнила, что такое хлеб!

Из книги Ирины Бирули «Записки на подрамниках»:
 
Луна скользит по небу одиноко,
Как по щеке холодная слеза.
И тёмные дома стоят без стёкол,
Как люди, потерявшие глаза.

Юрий Воронов


ПОСЛЕДНИЙ УЖИН



Картина Ирины Бирули

Бабушка моя рассказывала о блокаде Ленинграда, о голоде, убивавшем в людях всё человеческое, о своих соседях — выжили только три человека из огромного дома на Большом проспекте Васильевского острова. А каждая пережитая ночь казалась ей подарком Бога.


Союзники выписывали визу
На ящике «Detroute for Stalingrad»,
И я глотал в больнице по ленд-лизу
От слез, наверно, горький шоколад.

Александр Дольский

ПАПИНЫ БОТИНКИ



Картина Ирины Бирули

11 марта 1941 года Конгрессом Соединённых Штатов Америки была принята программа, вошедшая в историю под названием «Lend Lease Act»*, по которой с 1941 по 1945 год в СССР было поставлено 7172 бронетранспортёра, 375833 грузовика, 51503 джипа «Виллис», 3633 бомбардировщика, 8218 зениток, 12755 танков, 1,5 млн. километров телефонного кабеля, а также более 15,4 миллионов пар солдатских ботинок, которые были сделаны из буйволовой кожи, чем выгодно отличались от отечественных — они лучше держали тепло.
В связи с этими космическими цифрами невольно возникает вопрос: сколько же буйволов пришлось забить?.. Думаю, что из мяса этих животных практичные американцы изготавливали и мясные консервы, которые посылали в Советский Союз по тому же Ленд-лизу. У нас они назывались «Американская тушёнка».
Одна пара таких ботинок досталась моему отцу, Михаилу Эльевичу Монастырскому, защищавшему наше ленинградское небо в составе 14-й воздушной армии, где работала чертёжницей и моя мама. Они познакомились, и в 1944 году родилась я.
Когда война закончилась, отец вернулся домой. Много его военных вещей мы раздали родным и знакомым. Отец расстался с шинелью, гимнастёркой, полевым планшетом, но… не с ботинками. Они оказались не просто памятью о войне. Как-то папа сказал: «Если бы у меня не было этих ботинок, у меня не было бы ног». И ботинки, которые даже на ощупь казались тёплыми, остались в нашей семье. Со временем они перекочевали на антресоли…
Однажды, во время уборки, ботинки выплыли из забвения, и я решила их увековечить. Попав из реальности на холст, они теперь выходят из рамы памятью об отце…
Но их биография на этом не заканчивается: на одной из выставок, рядом с натюрмортами, я представила прототипы своих персонажей, среди которых были и папины ботинки. На выставку заглянула очень старая женщина. Всё осмотрев, она ушла, но через некоторое время вернулась с металлической баночкой из-под той самой американской тушёнки и рассказала, как холодной зимой 1942-го года она тащила санки с трупом своей родственницы и, обессилев, упала сама… Солдатик, случайно оказавшийся рядом, достал из вещмешка эту баночку и протянул ей. Женщина выжила, а сейчас, предчувствуя близкий конец и понимая, что эта бережно хранимая банка, спасшая ей жизнь, окажется на помойке, она с облегчением нашла ей новый дом — по соседству с ботинками моего отца.